Круглый стол “Эффект присутствия: двадцать лет спустя”

Понятия «присутствие», «производство присутствия» были введены двадцать лет назад, в 1990-х годах с целью обозначить «эффект осязаемости, создаваемый средствами коммуникации»  (Гумбрехт, 2006, с. 29) и тем самым – относительно новый фокус интереса, область сотрудничества ряда человековедческих дисциплин.

Телесно-материальный (иначе – миметический, энергетический, индексально-иконический, жестово-образный) компонент общения ответственен не столько за передачу конкретного значения, сколько за создание перцептивной иллюзии неопосредованности контакта, тем самым – его аутентичности. Попытки описать этот комплекс явлений предпринимались не раз – например, через противопопоставление «показа» – «рассказу» (П. Лаббок и др.) или такие понятия, как «аура» (В. Беньямин), «эпифания» (Дж. Джойс), «эффект реального», «третий смысл» (Р. Барт), «эксперенциальность» (М. Флудерник). За последние десятилетия стало ясно, что в отсутствие внимания к «материальной» стороне коммуникации невозможно полноценное понимание нарративного, эстетического опыта. В условиях быстрого развития технологий, обеспечивающих доступ к виртуальной реальности, распространяются режимы воображения, предполагающие иммерсию, вовлеченность –  иллюзорную, но чувственно неотразимую принадлежность миру, который подобен реальному реальному и альтернативен ему. Во всех этих случаях условием смыслообразования выступает колебание («осцилляцию», по Гумбрехту) между опознанием значения и сопротивлением означиванию.

Аналитическое описание эффектов присутствия предполагает

• радикальное перенаправление внимания с текста как предмета интерпретации на процессы творческого соучастия в текстовых практиках,
• трактовку этих процессов в свете посылок энактивизма, воплощенного познания, нередуцируемой множественности взаимодействующих контекстов.

В рамках конференции, путем сосредоточения на конкретных примерах, планируется поставить три группы вопросов:

• какими вербальными и невербальными средствами эффект присутствия производится в литературных текстах и кино-текстах? как он передается и как переживается, рефлексируется, оценивается читателем/зрителем?
• какие возможности аналитической работы с интересующим нас феноменом опробованы в  (когнитивно ориентированных) лингвистике и литературоведении, киноведении, искусствознании?
• какие социальные, этические, педагогические задачи могут ставиться и решаться в русле такого анализа? как может в будущем развиваться междисциплинарный диалог и обмен в этой области?

Гумбрехт Х. У. производство присутствия: чего не может пе­редать значение / пер. с англ. C. Зенкина. М.: Новое литера­турное обозрение, 2006. 184 с.

 

Запись кругого стола достпна на youtube-канале филологического факультета МГУ по ссылке.

 

ПРОГРАММА

16.20   Открытие круглого стола

16.30-16.50    Сергей Зенкин (РГГУ, НИУ ВШЭ). Филология присутствия

16.50-17.10    Анатолий Корчинский (РГГУ). Проблема ‘присутствия’ в исторической репрезентации

17.10-17.30    Сергей Ромашко (независимый исследователь). О ружьях, которые не стреляют, и тетиве, которая поёт: деталь в повествовании Гомера

17.30-17.50    Ксения Голубович (Московская Школа нового кино/ Международный университет в Москве). Эстетика тавтологии и эстетика противоречия

17.50-18.10    Татьяна Венедиктова (МГУ). Эпифанический режим письма и чтения

18.10-18.30    Антонина Ростовская (МПГУ). К органике педагогического действия: о возможности работы с эффектами присутствия в сфере образования

18.30-18.45    Подведение итогов русскоязычной части дискуссии

Короткий перерыв

19.00-20.00    Hans Ulrich Gumbrecht (Stanford University, USA). The presence of my “Presence” book – after two decades

Q&A. Discussion.

 

ТЕЗИСЫ ДОКЛАДОВ

Сергей Зенкин (РГГУ, НИУ-ВШЭ). Филология присутствия

В книге «Производство присутствия» (2004) Ханс Ульрих Гумбрехт выступил с общим манифестом имманентного отношения к культуре, нацеленного не на постижение трансцендентных смыслов, а на непосредственное переживание «присутствия» культурных фактов. В своей предыдущей книге «Силы филологии» (2003) он попытался приложить ту же идею к описанию конкретной профессиональной деятельности – филологического исследования текстов. По его мысли. филолог, даже занимаясь значениями текста, в ходе своей работы вступает с этим текстом в некоторые внесмысловые отношения: опознает фрагменты, остатки былого целого; исправляет искажения текста, отождествляя себя с его автором; сопровождает текст своими комментариями, образующими его бесконечное и не обязательно семантическое расширение; включает текст в историю, ища в ней «космополитическую» позицию, отвлеченную от национально-ценностных координат; преподает студентам свой опыт переживания текста как «присутствия».

Подобное новое понимание старой и почтенной дисциплины можно встретить и в других теоретических трудах последних лет: такова, например, статья Михаила Ямпольского «Филологизация» (включенная в его книгу «Сквозь  тусклое стекло…» под названием «Филология – наука непонимания») или недавняя монография Джессики Меррилл «Истоки русской литературной теории», обосновывающая понятие «филологической парадигмы», из которой выросла теория ХХ столетия.

Оценивая перспективы такой имманентно-несмысловой филологии, следует зафиксировать два фактора, которые могут ей препятствовать и при этом оба неотъемлемо принадлежат филологической традиции. Первый из них – канон, изучением и формированием которого издавна занималась филология и который образуется не в позитивном переживании классических текстов, а негативными операциями ограничения и селекции. Вторым стесняющим фактором может оказаться слово, «любовью» к которому определяется филология и которое всегда переживается в ней не только как (квази)материальное присутствие, но и как носитель богатого смысла – независимо от того, интерпретируется ли этот смысл методами герменевтики, структурного анализа или деконструкции. Современная наука о литературе пытается отказаться от замкнутого канона и включить словесность в разнородный по своему материальному субстрату общекультурный процесс; такую науку уже трудно называть «филологией», ее занятия распределяются по новым, проблематичным научным дисциплинам – world literature и cultural studies.

 

Анатолий Корчинский (РГГУ). Проблема ‘присутствия’ в исторической репрезентации

В докладе я попытаюсь связать наработки собственно исторической теории исторической репрезентации с актуальными философскими поисками в этой области (Т. Гарсиа, К. Мейясу и др.).

Историческая репрезентация отличается от репрезентации наличного или настоящего (praesens) тем, что прошедшее отсутствует, недоступно для нас по определению.  Однажды усомнившись  (благодаря, например, «Метаистории» Х. Уайта) в возможности воссоздания прошлого «как оно было на самом деле» (Л. Фон Ранке), честные историки не могут прийти в себя от этого шока. Вплоть до того, что Ф. Р. Анкерсмит проблематизировал само переживание отсутствия прошлого, разрыва с ним как травму и поставил вопрос о замене доступа к прошлому различными, аффективными и материальными, эффектами присутствия в настоящем.

Критика «презентизма» (А. Ландвер, К. Лоренц, В. Морфино и др.) подчеркивает отчуждение современного человека и общества не только от прошлого, но и от истории вообще, утрату образа будущего, возможности перемен и т.д. Мир без исторического воображения, мир «капиталистического реализма» (М. Фишер) оказывается замкнут в своем настоящем, поставившем на поток дурную бесконечность собственного воспроизводства как производства присутствия.

Современная теория исторической репрезентации пытается найти альтернативу в том, чтобы помыслить представление не как соответствие оригинала и образа, вещи и слова, а как материальное присутствие отсутствия этой корреляции, парадоксальным образом указывающее на утраченное прошлое в его призрачном бытии или на виртуальный характер времени, ускользающего в своем движении.

 

Сергей Ромашко (независимый исследователь). О ружьях, которые не стреляют, и тетиве, которая поёт: деталь в повествовании Гомера

Поэмы, дошедшие до нас под именем Гомера, выросли из вековых традиций устной культуры, одной из характерных черт которой была эмоциональная вовлечённость участников в процесс общения. Парадокс эпического повествования заключался в том, что строилось оно во многом из стандартных элементов разного уровня, а результатом было уникальное произведение, захватывавшее публику. Одним из средств, обеспечивавших такой результат, было умелое использование детали, не участвующей, на первый взгляд, в повествовательном процессе. На примере ряда звуковых деталей представленных в эпосе событий можно показать, как эти детали – своего рода синкопы, перебивы повествовательного ритма – способствуют актуализации представляемого эпическим сказанием в восприятии публики.

 

Ксения Голубович (Московская Школа нового кино/ Международный университет в Москве). Эстетика тавтологии и эстетика противоречия

Людвиг Витгенштейн утверждал, что язык показывает свои границы, когда мы используем тавтологию и противоречие. Тавтология – повтор конструкции, которая не содержит расширения информации. Ставка делается на начало безличное или сверхличное, принципиально развоплощенное, воспринимаемое поэтому как отсутствие или молчание. Если представить себе тавтологию графически, то это бесконечно продлеваемая линия. Пример работы в этой технике – поэзия Т.С. Элиота.

Противоречие подразумевает двуполюсность, дву-(или более)направленность высказывания, фигуру парадокса, в которой одно значение не просто отрицает, а усиливает другое. Парадокс – как в творчестве Уильяма Блейка, Уильяма Йейтса, Шекспира, Цветаевой, Мандельштама, – дает ощущение «избытка»: крайность переливается в крайность. Парадоксалисты не случайно говорят об энергии. Эта техника присутствия как акупунктура стоит на усилении телесного воплощения, почти физически ощутимой чувственной ауры. Особо заслуживает обсуждения роль метафоры (Мамардашвили говорит о самой жизни, как о прожитой метафоре) и природа катарсиса как точки встречи противоположного.

 

Татьяна Венедиктова (МГУ). Эпифанический режим письма и чтения

«Эпифания» (с легкой руки Дж. Джойса) –  один из главных «брендов» модернизма, а в возможной, более широкой трактовке – прием, характеризующий природу «литературности» в современном ее понимании.

Эстетический опыт обнаруживает себя в динамике возникновения, выделения из потока опыта обыденного,- когда он еще не опознается в формах, ассоциируемых с искусством, но уже ощущается, переживается субъективно в качественной особости (целостности, интенсивности). Эпифанический режим письма делает т.о. ставку не на искусную выделку формы, а на неопосредованность контакта или эффект «присутствия». Письменно-печатная форма литературного языка сопротивляется этому и одновременно обеспечивает воспроизводимость эффекта, его распространимость за пределы «здесь и сейчас». Коммуникация осуществляется не на уровне передачи  (уяснения, интерпретации) значения, а за счет «со-настройки», мобилизации ресурсов языка, обусловленных его биологической природой. Семантика высказывания может быть редуцирована или даже обнулена, поскольку мобилизуется инференционный – ритмический, интонационно-жестовый – потенциал речи. Эти ее малозаметные и слабо изученные черты и свойства У. Джеймс в свое время предлагал называть «транзитивными», Ч.С. Пирс связывал с индексально-иконической природой словесного знака, М. Мерло-Понти описывал как  «экзистенциальную мимику».  Результирующий когнитивный эффект связан со становлением смысла как рефлексивного переживания «жизненности жизни» (по аналогии с «каменностью камня», по В. Шкловскому). В сообщении рассматриваются релевантные поэтические высказывания Дж. Китса, Р.-М. Рильке и П. Целана.

 

Антонина Ростовская (МПГУ). К органике педагогического действия: о возможности работы с эффектами присутствия в сфере образования

В докладе обсуждается возможность использования эффектов присутствия и погружения в «культуру присутствия» в образовательных практиках. Вопрос о природе, происхождении, подлинности действия, в частности, педагогического, исследовался в рамках «ТОТ» (Театральная лаборатория метода, создана в 1993 году Антониной Ростовской). В фокус внимания при этом выдвигалась и выдвигается категория органичного действия, осуществляемого с опорой на присутствие в контакте с ситуацией «здесь и сейчас» (в отличие от действия, осуществляемого с опорой на имеющиеся знания и представления). Образовательная модель сценического действия обсуждается в докладе в ее важнейших составляющих (моменты «вживания и завершения», по  Бахтину; удержание «колебательного процесса, где эффекты присутствия проницают собой эффекты значения», по Гумбрехту) и в контексте практик педагогической работы, подготовки педагогов разного уровня.В ходе доклада будет представлен один из примеров педагогической работы, связанной с погружением в «культуру присутствия» (при участии М. Ю. Зайцевой, студентки 4 курса МПГУ).