Постмодерн – новое Средневековье?
Перформативные практики между XII и XX в.
Отчет о семинаре в Институте Языкознания РАН 10.03.2016: доклад М.Ю. Реутина «Женская мистика Средневековья. Жизнь во Христе как перформативная практика»
Постмодерн с его «смертью автора», автоматическим письмом и отрицанием индивидуальности как продукта идеологии иногда полемически называют «новым Средневековьем». Вот и в Институте Языкознания 10 марта мы услышали доклад о сходствах и различиях перформативных практик средневековых визионеров и современных художников-акционистов.
Основное сходство приходит на ум сразу: и те, и другие делали эстетический объект из собственного существования во времени и пространстве, используя в качестве инструментов собственные тела. И те, и другие превращали повседневную жизнь в игру, выстраивая ее по законам драматургии (в средневековых описаниях визионерских опытов встречаются слова spil и ludus). Терзает ли человек себя утыканным гвоздями крестом, как средневековая монахиня Элсбет фон Ойе, или демонстративно плачет на камеру, как художник XXвека Бас Ян Адер, – в любом случае эти страдания не равны себе, они являются частью некоего куда более глобального сценария. Бытовые действия и предметы, используемые этими людьми в спектакле повседневности, означиваются, им приписываются архетипические смыслы. При этом описываемые акции совмещают свойства театра, словесного и изобразительного искусств.
Разница, впрочем, тоже достаточно очевидна, и она содержится в ответе на вопрос, как и почему происходит это означивание элементов быта. Ведь очевидно, что повседневность приобретает дополнительный смысл только при определенных условиях, будучи включена в определенный контекст. Контексты эти, безусловно, очень отличаются друг от друга в условных XIIи XXвеке. Если коротко, то средневековой перформативной практике не нужна публика, не нужна документированность, потому что ее вечно внимательным зрителем является Бог. По замечанию М.Ю. Реутина, тексты откровений, которые писались визионерами, не были конечными продуктами их практик. Визионер мыслил себя как святого, а свое мучение как центральный акт мироздания еще до всякого текста, потому что смысл его практике придавал Господь, а не сообщество других людей. В то же время, как мы знаем, современные перформативные практики попросту невозможны без записи на внешние носители. Не имея возможности опосредования своих действ через апелляцию к трансцендентному, акционисты опосредуют их путем включения в рамки искусства.
Искусство имеет куда более условный характер, чем религия, и поэтому акционисты постмодерна намного лучше, чем средневековые визионеры, осознают игровой характер своих перформансов. Скажем, для монаха Генриха Сузо, который каждый день в реальном времени разыгрывал сценарий Страстей Христовых, синхронизация бытого времени с временем архетипического события была совершенно реальной – а женщины, претворявшие в жизнь богородческий сценарий, так искренне считали младенца Христа своим чадом, что доходило до ложной беременности. Хотя современные художники и наносят себе порой подлинные увечья, как их средневековые собратья, для них все же характерна большая степень дистанции между эмпирическим акционистом и актором-исполнителем перформативной практики. Зачастую именно эта дистанция проблематизируется в их перформансах. А для средневековых мистиков вопроса о слиянии или неслиянии человека с его ролью не стояло: роль поглощала все существо мистика, не оставляя места ни для чего больше.
Поэт-постмодернист Дмитрий Пригов давал такое определение поэзии: это теология, в которой хотя бы один из смысловых пластов осознается как игровой. Таково же, наверное, различие между перформативными практиками «старого» и «нового» образца.
Текст: Екатерина Вахрамеева, студентка кафедры общей теории словесности