«Человек: метафора». Cубъектность в литературных текстовых практиках

«Человек: метафора» — это высказывание Новалиса, как и положено романтичеcкому «фрагменту», не констатирует, а дразнит: провоцирует мысль к развитию. Оно созвучно сегодняшнему интересу к перформативным аспектам субъектности, механизмам метафорического соотнесения и связывания разных уровней и модальностей субъективного опыта: индивидуального и общего, повседневного и эстетического, своего и чужого, чувственного, эмоционального и интеллектуального и т.д. В свете этого подхода литература становится по-новому интересна, как дискурс, который приглашает пишущих и читающих к актуализации и критической ревизии этих видов опыта.

Субъектность в литературном тексте отличается сложной «распределенностью», предполагает продуктивное несовпадение «Я» с самим собой (за счет разноуровневой вовлеченности в динамику сюжета, стиля, эмпатических реакций и отношений) и одновременно — «пересобирание» его в виде метафоры самого себя. В то же время формы индивидуального сознания переживаются соучастно — в их изначальной и последовательной интерсубъективности. Поэтому литературное творчество (письмо и чтение) — прекрасный «полигон» для изучения субъектности как процесса, творческого по своей природе.

Отношение к языку, воплощение внутреннего опыта в языке, развоплощение языковых форм в актах и событиях воображения, подверженность им и трансформация себя их посредством — все эти виды деятельности представляют интерес для литературоведов, лингвистов, психологов, философов, нейрофизиологов, исследователей искусственного интеллекта. Мы приглашаем коллег поделиться опытом наблюдений, касающихся
инструментальности метафоры в сложной работе «самопроизводства». В поле обмена и общей дискуссии не могут не возникнуть инсайты, полезные для будущей работы.

 

Видеозапись круглого стола доступна на Youtube-канале филологического факультета МГУ по ссылке.

 

ПРОГРАММА

Модератор – Рыбина П.Ю. (МГУ)

15:00 – 16:50 Секция 1

Венедиктова Т.Д. (МГУ), Логутов А.В. Вступительное слово

Чернейко Л.О. (МГУ) Метафоризаторы идиолекта как индикаторы границ понятного мира

Венедиктова Т.Д. (МГУ) К проблематике «присутствия»: касание словом как метафора эстетического контакта

Анцыферова О.Ю. (СПбГУ) Метафоры субъектности в «Золотой чаше» Генри Джеймса

Ткаченко Ю.С. (ГБУЗ РК «Крымская Республиканская больница  №1 им. Н.И. Балабана») Субъект бессознательного в повести Генри Джеймса «Поворот винта»

Калина Н.Ф. (КФУ им. В.И. Вернадского) Хора как форма динамики субъектности (текстовая объективация в романе Г. Джеймса «Крылья голубки»)

Иванов Д.И. (КФУ им. В.И. Вернадского) Смешной человек – метафора эдипальности

Егоров А.В. (клиника психологии и психиатрии «Концепт») Феномен социопатии и «Муки ада»

Гальцова Е.Д. (ИМЛИ РАН, МГУ, РГГУ) Человек-экстаз в «Тошноте» Ж.-П. Сартра

16:50 – 17:00 Перерыв

17:00 – 18:00 Секция 2

Танхилевич А.Б. (РАНХиГС) Субъект события в «Конармии»: «повествующее» и/или «повествуемое» Я?

Филатова Г.А. (МГУ) Конструирование сферы адресата в романах Р. Желязны: от оригиналов к переводам

Соколова О.В. (ИЯ РАН) Дейксис как оператор субъективности в современной поэзии (на материале поэмы “Notzeit (After Hannah Höch)” Барретта Уоттона)

Логутов А.В. (независ. исслед.) Неуловимый субъект устной поэзии (на примере песенного творчества Лори Андерсон)

 

ТЕЗИСЫ

1) Чернейко Людмила Олеговна, д.ф.н., профессор, филологический ф-т, МГУ им. М.В. Ломоносова

Метафоризаторы идиолекта как индикаторы границ понятного мира

Как метафора (будучи антропоцентрична и субъектоцентрична) принадлежит человеку, так и человек принадлежит метафоре, в процессе созерцания мира и его познания не может обойтись без метафоры.

Человек телесный соразмерен предметному языковому знаку: подобно тому, как предметный языковой знак выходит за пределы самого себя в метафизическое пространство при его соединении с абстрактным именем существительным, человек расширяет свое телесное существование  метафизикой воображения. Результатом является бескорыстное творчество, искусство не «ради искусства», а ради преодоления человеком собственного «немотствующего» сознания.

Метафорическое мышление тесно связано с культурной мифологией, системой проекций всего непонятного, неизвестного на элементы эмпирического опыта обыденной жизни (стена равнодушия, поток сознания) или на более понятные, но не менее абстрактные феномены (Время – деньги и т.д.). Отсюда – необходимость создания словаря метафоризаторов, присущих художественным, публицистическим, философским, научным идиолектам. Такой словарь необходим для реконструкции обыденного, повседневного опыта носителей культуры, а также границ «картинной плоскости» проекционного экрана, которые определяют границы понятного (и понятого) мира.

Литература

1. Кассирер Э. Опыт о человеке.
2. Лосев А.Ф. Диалектика мифа.

 

2) Венедиктова Татьяна Дмитриевна, д.ф.н., профессор, филологический ф-т, МГУ им. М.В. Ломоносова

К проблематике «присутствия»: касание словом как метафора эстетического контакта

Касание словом – парадоксальная метафора, обозначающая возможность контакта и простейшую, и недоступную слову. Проблематика тактильной коммуникации не существовала для традиционной эстетики и семиотики (М. Эпштейн предложил считать хаптику отдельным видом знания именно на том основании, что в ней отсутствует момент означивания). Однако в «новой эстетике» (Х.-У. Гумбрехт и др.) касание трактуется как метафора «присутствия», а «присутствие» – как синоним эстетического опыта. Рождать такой опыт может не только искусство, но  в искусстве он наиболее последовательно открывается рефлексии в его субъективной, интерактивной природе, непосредственности, интенсивности, целостности.

По Гумбрехту суть эстетического опыта – колебание между эффектом присутствия и эффектом значения. Самая возможность аналитического описания этого феномена составляет методологическую –  междисциплинарную – проблему. Филологические науки о тексте, умея отдать должное семантическому богатству эстетического восприятия, не умеют учесть его чувственную составляющую – ту, что пребывает вне концептуализации и вне языка.

Изучение литературной традиции в свете посылок философского «поворота к опыту» – масштабная задача. Как конкретный пример в сообщении анализируются стихотворения Дж. Китса и У. Уитмена, где жест «приложения руки» фигурирует как мета-метафора личного присутствия. Я позиционирует себя здесь как 1) воплощенное, однако недостаточное без другого, 2) существующее не иначе, как в процессе трансформации, и 3) являющее собой контрапункт пустоты и наполненности, доверия и неуверенности, позитивного и негативного переживаний.

Литература

1. Гумбрехт Х.-У. Производство присутствия: чего не может передать значение. М., 2006.
2. Эпштейн М. Философия тела. СПб., 2000.

 

3) Анцыферова Ольга Юрьевна, д.ф.н., профессор, филологический ф-т, Санкт-Петербургский государственный университет

Метафоры субъектности в «Золотой чаше» Генри Джеймса

Мир прозы Джеймса— это до-фрейдовский мир, где существование подсознания не стало еще стало доказанным фактом, это «мир недремлющего интеллекта» (Р. Изелл). Вместе с тем жизненная ситуация любого из протагонистов определяется тем, что он(а) ощущает больше, чем позволяет себе знать. Классический пример этого— внутренняя эволюция, которую переживает героиня «Золотой чаши» Мэгги Вервер, эксплицируемая через цепочку метафор. Метафоры у Джеймса могут рассматриваться как риторика расщепленного сознания: новое «я» героя заявляет о себе, вступая в диалог со старым «я». Процесс метафоризации обретает собственную энергию, собственную движущую силу и продолжает развиваться как бы сам собой. Метафоры Джеймса одновременно и миметичны и саморефлективны.

«Метафора—это верхушка затопленной модели» (М.Блэк). Метафорический перенос у Джеймса, как правило, предполагает передачу духовного через материальное. Акцентуация вещности, материальности парадоксальным образом приводит к более глубокому проникновению в духовный мир. Но означающее и означаемое при этом связаны не законом аналогии, как это было, скажем в средневековом мышлении Данте. У Джеймса означающее и означаемое разорваны, связь между планом выражения и планом содержания носит весьма произвольный характер. Эта особенность не только является действенной коммуникативной стратегией, мобилизующей эвристические способности читателя, но и позволяет сделать вывод о гносеологии Джеймса: мир его произведений— это универсум, движущие силы которого не так-то легко выявить и проследить. Однако аллегории Данте и метафоры Джеймса сближает лежащий в их основе иерархически-оценочный приоритет духовного над материальным, восприятие материального как инобытия духа. Таким образом, для обоих художников справедлива мысль: «Только через метафору раскрывается материя, ибо нет бытия вне сравнения, ибо само бытие есть сравнение» (О. Мандельштам «Разговор о Данте»).

 

4) Ткаченко Юрий Сергеевич, медицинский психолог, ГБУЗ РК «Крымская Республиканская больница  №1 им. Н.И. Балабана» г. Симферополь

Субъект бессознательного в повести Генри Джеймса «Поворот винта»

Повествовательный текст содержит в себе, согласно Р. Барту, «толику невроза, как раз и необходимую для соблазнения читателя» [1]. Связующим звеном между читателем и писателем является дискурс, расположенный по ту сторону повествовательного текста. На уровне дискурса читатель переживает опыт со-бытия с субъектом бессознательного автора, будучи вовлечённым в его символическую структуру.

Субъект бессознательного находит своё выражение в повествовательном акте, обретая дополнительную конструкцию – субъекта повествования, то есть рассказчика. Как и любой субъект речи, субъект повествования, «обретает форму в зазоре, обнаружившемся между означающим и означаемым» [2]. Означающее является средством выражения означаемого, невыразимой реальности субъекта бессознательного. Хороший повествовательный текст усиливает «скольжение означаемого под означающим» [3], как будто расшатывая позицию означаемого, не давая ему окончательных средств выражения. Повесть Генри Джеймса «Поворот винта» является примером такого текста, в котором то, что известно героям повести, не называется прямо, что делает последних (как и самого читателя) бессильными перед лицом невыразимой реальности: «Я не хочу сказать, что дети посмеивались надо мною или вели себя грубо, потому что отнюдь не это грозило им; я хочу сказать, что элемент неназываемого и неприкасаемого стал для нас значить более, нежели всякий другой…». Тайна, скрываемая детьми, задрапированная болтовнёй, играми и сказками, которые дети без умолку друг другу пересказывают, делая это перед взглядом значимой фигуры, является отражением договора, который автор заключает с читателем – не называть то, что уже известно.

В повести Генри Джеймса субъект бессознательного артикулируется через дискурс, упорядочивает его, создаёт собственные правила, символический порядок, которому читатель всецело подчиняется. Читатель получает удовольствие от текста, наступающее лишь на последних страницах повести, через разрядку напряжения, усиленное неожиданными поворотами сюжетной линии. Невыразимость реальности субъекта бессознательного – то есть того, о чём персонажи повести знают, но не говорят – усиливает скольжение означающих, призывая читателя наслаждаться каждым предложением, каждым словом, самим актом означивания.

Литература

1. Барт Р. Удовольствие от текста. В кн. Р.Барт, Избранные работы: Семиотика. Поэтика. М., 1994.
2. Кристева Ю. От одной идентичности к другой. От Я к Другому. Минск, 1997.
3. Лакан Ж. Инстанция Буквы в бессознательном или судьба разума после Фрейда. М., 1997.

 

5) Калина Надежда Федоровна, доктор психологических наук, профессор, зав. кафедрой глубинной психологии и психотерапии Крымского федерального университета им. В.И. Вернадского

Хора как форма динамики субъектности (текстовая объективация в романе Г.Джеймса «Крылья голубки»)

Генри Джеймс – один из немногих авторов-классиков, реализовавший в своем творчестве постмодернистские идеи и принципы задолго до того, как они были эксплицированы и описаны в конце прошлого столетия. Его романы обладают сюжетом, развивающимся не благодаря целенаправленным действиям автора, а в результате самодвижения текста как целостной семиотической данности (семиосферы). Механизм такого движения (представленный, например, в постепенном раскрытии субъектности главных героев романа «Крылья голубки» Кейт Крой, Мертона Деншера и Милли Тил) можно описать как хору.

Этот платоновский термин Ю.Кристева использует для обозначения текстуальной динамики, исходящей из «безличной продуктивности» семиотического пространства. Нас интересует не столько креативный потенциал самого текста, сколько конституирование субъектности литературных героев. Оно осуществляется практически «без автора», и даже пресловутое центральное сознание (в «Крыльях» это Мертон Деншер) не показывает читателю ничего, кроме спонтанного самодвижения семиотических сред. И, конечно, результаты оного.

Семиотический диспозитив Джеймса не просто раскрывает эволюцию героев романа (от долга и принципиальности к беспринципному эгоизму и расчетливой подлости Кейт Крой, от эгоизма к жертвенности лорда Марка), но производит череду субъектностей с имманентным авторскому стилю неуловимым и неустанным смещением черт, особенностей, поведенческих эпизодов. Текст раскрывает и трансформирует сам себя, и семиозис здесь – функция языка применительно к тексту.

Об этом же, хотя иными словами, говорил в нобелевской лекции Иосиф Бродский. Для него поэт – это средство языка, а не наоборот. Язык, как известно, – это дом бытия, чьи круги вечного движения, коловращения и назвал хорой еще Платон.

Литература

1. Джеймс Г. Крылья голубки. М., 2016.
2. Кристева Ю. Избранные труды: Разрушение поэтики. М., 2004.

 

6) Иванов Дмитрий Иванович, кандидат психологических наук, доцент кафедры глубинной психологии и психотерапии Крымского федерального университета им. В.И. Вернадского»

Смешной человек – метафора эдипальности

Эдипов комплекс – базовый опыт переживания личностью собственной виновности. Страх, проявляющийся в отношениях с объектом и самой жизнью,  на зрелых этапах жизни экстраполируем на разные ситуации человеческих отношений, – он трансформируется в неспособность любить.

В рассказе Ф.М. Достоевского «Сон смешного человека» субъектность главного героя конституирована характерным для Эдипова комплекса чувством вины во всем многообразии его вариаций. В докладе текст рассказа будет рассмотрен как динамичный процесс самоконституирования главного героя в речи и языке. Этот процесс схож с тем, что обычно происходит в аналитической ситуации (применительно к психоаналитическому процессу), – с той разницей, что интервенций психоаналитика, разрушающих разнообразные акты фантазмостороения субъекта, здесь нет. Дискурс главного героя основан на его попытках постичь истину через рефлексию, – эти попытки обостряют конфликт противоречий, рождённый во внутреннем плане субъекта, выраженный во внешнем плане отношений с объектом.

 

7) Егоров Андрей Васильевич, медицинский психолог, психолог-консультант, психоаналитик клиники психологии и психиатрии «Концепт», г. Симферополь

Феномен социопатии и «Муки ада»

Новелла Рюноскэ Акутагавы «Муки ада» является хорошим примером социопатических отношений. Специфика этих отношений заключается в том, что они опираются на такие защитные механизмы личности, как всемогущий контроль, проективную идентификацию, диссоциацию и отыгрывание вовне. Они склонны к разнообразным перверсиям. Также у социопатов отсутствует эмпатия, они не способны чувствовать, прогнозировать переживания другого. У социопатов чувства редуцированы, они не испытывают ту палитру чувств, которую способен испытывать любой другой человек, поэтому случается, что социопаты тянутся ко всяким усилителям чувств, склонны к крайностям, азартным играм, играм со смертью. Социопаты стараются имитировать переживания там, где им это будет выгодно. Данная имитация имеет адаптационную функцию. Социопаты любят кичиться своими махинациями и нащупывать границы своих возможностей. Можно сказать, что социопатам свойственно столкновение с таким переживанием, как опыт-предел. Порой социопаты заигрываются с проверкой границ дозволенного, что приводит к плачевным последствиям, например, к тюрьме или смерти. Все эти механизмы можно наблюдать в персонажах новеллы «Муки ада».

Данная новелла ценна ещё тем, что в ней демонстрирована не только демоническая сущность социопатической личности, но и человеческая привязанность к дочери, олицетворённая в обезьянке, а также едкое чувство стыда, с которым они часто борются с помощью разрушающих импульсов к хорошему объекту.

 

8) Гальцова Елена Дмитриевна, д.ф.н., профессор, научная лаборатория “Rossica. Русская литература в мировом культурном контексте” ИМЛИ РАН, филологический ф-т, МГУ им. М.В. Ломоносова

Человек-экстаз в «Тошноте» Ж.-П. Сартра

Знаменитая кульминация сартровского романа – сцена экстаза в бувильском саду, описание потери себя Рокантеном. Высший миг рокантеновского экстаза словно «маленькая смерть», становление «каштаном» – воплощают не только момент парадоксального «самосознания»  в ситуации полной утраты сознания как такового, но и момент принесения в жертву классического романного дискурса, к которому склонен повествователь. Однако сюрреалистический стиль, в котором описываются галлюцинации, сам по себе оказывается лишь метафорой для перехода в сферу рационального философского размышлениях о категориях экзистенции. Дискурс растраты, или даже жертвоприношения – лишь часть неоднородного повествования, которое в конечном счете разворачивается к широкому читателю, давая ему возможность увидеть переход сознания повествователя на новый уровень, –  намек на некую утопию художественного творчества.

Литература:

1. Ж.-П. Сартр. «Тошнота»
2. Ж. Батай. «Невозможное»

9) Танхилевич Александр Борисович, ИОН РАНХиГС

Субъект события в «Конармии»: «повествующее» и/или «повествуемое» Я?

«Повествующее» и «повествуемое» Я — две ипостаси диегетического нарратора — в «Конармии» трудноразличимы. Между ними нет ни существенной временнóй, ни значительной «этической, психологической» дистанции, благодаря которым, как утверждает В. Шмид, читатель и ощущает разницу. Слиянию «повествующего» и «повествуемого я» способствует и паратекст: периодически встречающийся подзаголовок «из дневника», авторская датировка некоторых рассказов 1920 годом (т.е. тем самым годом, когда разворачиваются события) — все призвано снизить дистанцию между «повествующим» и «повествуемым» Я. Это создает эффект непосредственности, рассказывания «по горячим следам». Только в одном, финальном рассказе цикла — «Сын рабби» — «повествующее» Я в ситуации рассказывания выведено эксплицитно. Но, парадоксальным образом, эффект непосредственности от этого лишь усиливается. Ведь стилевые сигналы, свидетельствующие о ментальном событии (озарении, эпифании) нарратора в финале этого рассказа, возможно интерпретировать как особый вид события — «событие презентации» (“presentation event”). Такое событие происходит, по формулировке нарратолога П. Хюна, «на уровне récit или дискурса» и состоит в том, что «нарратор… испытывает перемену в своем мироощущении или сознании». Таким образом, в самом финале цикла нарратор проживает эпифанию как бы «здесь и сейчас», «на глазах читателя».

Литература

1. Hühn P. Event and Eventfulness // The living handbook of narratology, 2011. – URL: https://www-archiv.fdm.uni-hamburg.de/lhn/node/39.html

 

10) Филатова Ганна Алексеевна, к.ф.н., филологический ф-т, МГУ им. М.В. Ломоносова

Конструирование сферы адресата в романах Р. Желязны: от оригиналов к переводам

Доклад посвящен анализу комплекса средств, конструирующих сферу адресата в фантастических романах Р. Желязны и их русских переводах. В фокусе исследования — трансформации различных способов конструирования сферы адресата при переводе на русский язык: переводчик, побывав вначале читателем исходного произведения, воплощает образ адресата в своем тексте несколько иначе. При этом в оригинальных романах Желязны сфера адресата устроена  специфически: помимо эксплицитных обращений к читателю в тексте встречаются и не такие очевидные апелляции. Это, в частности, различные способы организации когнитивной деятельности адресата в процессе чтения: перед читателем ставится задача опознать разнообразные исторические и культурные феномены, разгадать игру с известными художественными и мифологическими образами и не запутаться в том, как это многообразие планов и слоев соединяется в произведении. Кроме того, в исследуемых романах читатель сталкивается и с необходимостью отслеживать визуальное представление текста на странице, поскольку разное графическое оформление является не просто эстетической деталью, а напрямую связано с сюжетными поворотами. Сопоставление переводов романа с оригинальным текстом и между собой, во-первых, позволяет показать разницу между языками при передаче способов привлечения внимания читателя, а во-вторых — охарактеризовать различные переводческие стратегии.

 

11) Соколова Ольга Викторовна, д.ф.н., старший научный сотрудник, Институт Языкознания РАН

Дейксис как оператор субъективности в современной поэзии (на материале поэмы “Notzeit (After Hannah Höch)” Барретта Уоттона)

Цифровой интерфейс передает новые коммуникативные формы и влияет на трансформацию всех коммуникативных параметров, включая доминирование информационного канала и модификацию коммуникативных ролей. Идея новой коммуникативной модели в современной поэзии в Интернете основана на схеме коммуникации Романа Якобсона (1960). Согласно лингвистической концепции Карла Бюлера, термин «дейксис» относится к способам, которыми язык кодирует контекстуальную информацию с помощью грамматической системы. Мы проследим, как разные виды дейксиса визуально проявляются в разных форматах: на страницах книги и в веб-интерфейсе, т.е. “on & off the page” (Perloff 1998).

В докладе будет рассмотрен текст американского поэта Барретта Уоттена, который обозначил свою поэму “Notzeit (After Hannah Höch)”, написанную в 2020–2021 годах, как текст продолжительностью в COVID. Он ежедневно публиковал фрагменты текста в своем блоге, а затем, после окончания локдауна, выпустил другую версию текста в формате pdf-книги. Если сравнить текст, размещенный в блоге, и окончательный вариант, опубликованный после окончания режима самоизоляции, то можно увидеть акценты, которые расставил сам поэт. Так, он выделил красным цветом дейктические слова с целью их акцентуации, что позволяет обозначить этот прием как «транскодирование» коммуникативной перспективы и смещение масштаба оптики поэта.

Таким образом, мы считаем, что «пространственный дизайн» (используя термин M. Perloff) современной языковой поэзии создает новую поэтику дискурсивного дейксиса, в значительной степени обусловленную развивающимися цифровыми формами поэтической коммуникации.

Литература

1. Фещенко В., Коваль О. Сотворение знака. Очерки о лингвоэстетике и семиотике искусства. М., 2014.

 

12) Логутов Андрей Владимирович, к.ф.н., независимый исследователь

Неуловимый субъект устной поэзии (на примере песенного творчества Лори Андерсон)

Голос, по мысли Барта, переносит тело исполнителя к слушателю; опыт восприятия устной речи и особенно пения становится в определенном смысле опытом физического контакта. Голос воспринимается  как метонимия «говорящего тела», даже в случае, если речь идет о записанном, технически медиированном голосе. Момент опосредования может быть незаметен, прятаться под маской «естественности» или наоборот, может быть акцентирован в порядке «обнажения приема».

Лори Андерсон, последовательно использующая в своем устно-поэтическом творчестве разнообразные электронные обработки (вокодер, фильтры и проч.), — хороший пример второго рода. Подчеркнуто интимная интонация в сочетании с электронными эффектами включает особый режим «неуловимой» субъектности: человеческое и техническое вступают в тесно-доверительные отношения, открываясь друг другу через неполноту присутствия, недостачу, нехватку. В акте восприятия/слушания должны рождаться и рождаются  вопросы: что или кто является носителем и источником голоса? к кому голос обращен? если ко «мне», – в какой именно («не-человеческой»?) ипостаси?