28 февраля на филологическом факультете силами кафедры общей теории словесности прошло заседание киноклуба, на котором зрителям была представлена свежая киноновинка – фильм канадского режиссера Дени Вильнёва «Прибытие» (2016). Continue reading “Встреча киноклуба филологического факультета МГУ им. М.В. Ломоносова Фильм Дени Вильнева «Прибытие» (2016)”
Главной целью встречи, организованной исследовательской лабораторией Theatrum Mundi, является попытка культурологического и философского анализа современного театрального процесса и перформативности в целом (performance studies).
Доклад Анаст Continue reading “Отчет о докладе Анастасии Прошутинской в рамках научно-образовательной лаборатории Theatrum Mundi «Искусство перформанса или архив перформативного»”
21 февраля на филологическом факультете прошли одно за другим два несвязанных друг с другом события – беседа с писателем Захаром Прилепиным, собирающимся вскоре отправиться в самопровозглашенную Донецкую республику в качестве батальонного политрука, и дискуссия «Я читаю только папирус: чтение вчера, сегодня, завтра», в рамках которой проблемы современной книжной культуры обсуждали литературный критик Галина Юзефович, программный директор Института книги Александр Гаврилов и школьный учитель Сергей Волков. Целевые аудитории этих встреч различались, и мало кто посетил оба события. А между тем этот четырехчасовой марафон публичной филологии был, на взгляд автора статьи, бесконечно интересен как слепок с современного общественного дискурса в наиболее типичных проявлениях – в его «патриотической» и «либеральной» версии.
Каждый, кто хоть раз читал современную российскую публицистику или открывал русский Фейсбук, знаком с этой неизбежной дихотомией: любой игрок публичного поля должен быть либо «государственником», либо «пятой колонной», третьего не дано; обе позиции предполагают четкий свод правил поведения и тесную идеологию, отступления от которой не прощаются. Автор этого текста, выросший на либеральной повестке, ничего хорошего от встречи с Захаром Прилепиным не ждал, ведь он – антигерой либерального дискурса: бывший нацбол, омоновец, дружил то с Путиным, то с руководством ДНР, прославился не только романами (которые принято хвалить), но и сталинистскими высказываниями (которые принято клеймить). Тем сложнее было впечатление от его речи: речи умного, симпатичного человека, который мастерски владеет аудиторией и заставляет себе верить. Глядя на этого приятного, начитанного филолога, трудно было себе представить того одиозного сталиниста, каким Прилепина принято изображать в либеральных кругах (и каким он сам порой выступает в своих эссе). Хотя, наверное, большая часть аудитории содрогнулась от его милитаристских высказываний («Русские писатели всегда были за войну»), в некоторых его суждениях о русском мире и русской литературе чувствовалась если не правота, то обаяние.
Когда Прилепина спросили о главных идеях русской литературы, он сначала пытался отделаться общими рассуждениями о том, какая же эта литература великая и влиятельная, – а потом все-таки сформулировал три основные мысли: «Бог есть, Россия святая, ты ответишь за все». Не скажу за всю русскую литературу, но трудно было в этот момент не вспомнить Ф.М. Достоевского с его православием, национализмом и формулой «Каждый человек ответственен перед всеми за всех» («Братья Карамазовы»). И, может быть, глупый и неуместный, но практически неизбежный вопрос о том, какую бы роль в современном публичном пространстве занимал Достоевский, завладел, наверное, умом не только автора статьи. Такой же эффектный, то ли ультраправый, то ли ультралевый, революционер, ставший государственником, – вполне возможно, что он является для Прилепина ролевой моделью наравне с его учителем Лимоновым, который на Достоевского тоже, конечно, ориентировался. В общем, противостоять убедительности Прилепина было и так непросто, а уж когда за его плечами выстроился «взвод» более или менее канонизированных русских писателей, это стало задачей совсем тяжелой.
«Что вам больше нравится – писать книги или убивать врагов?» – спросили у Прилепина в конце встречи, и он только загадочно усмехнулся, мол, до чего наивные вопросы задаете. Действительно, морализировать под давлением такой харизматической личности не хочется – вспоминать жуткие исторические примеры подобным образом работавшего популизма не хочется тоже. Хочется оставаться максимально бесстрастным – но легко ли это, когда на твои эмоции бесконечно давят, апеллируя то к любимым книжкам, то к заветам «демократии во всем мире», то к удовольствию послушать байки. Над последними аудитория то и дело заливисто хохотала, таким образом поддерживая говорящего в, может быть, чуть большей степени, чем хотелось бы автору этого текста.
Через несколько минут после встречи с Прилепиным началась другая встреча – с Галиной Юзефович, Александром Гавриловым и Сергеем Волковым – с заявления о том, что социологии чтения в России нет, статистики продаж и тиражей толком не ведется и говорить, в общем, не о чем. После рая прилепинской Небесной России мы снова спустились на грешную землю России либеральной интеллигенции – страны, в которой надеяться не на что, но можно, как было сказано уже ближе к концу дискуссии, стоически «возделывать свой сад». Участники встречи делают это по-разному: Александр Гаврилов организует различные инициативы внутри книжного рынка и служит доцентом кафедры проектов в сфере культуры НИУ ВШЭ, Галина Юзефович пишет критические статьи и преподает студентам совместного бакалавриата НИУ ВШЭ и РЭШ зарубежную литературу и навыки критического мышления и академического письма, бывший учитель 57 школы Сергей Волков возглавляет Гильдию словесников, занимается организацией Всероссийской олимпиады школьников по литературе и преподает на филфаке НИУ ВШЭ. (В НИУ ВШЭ Захара Прилепина, кстати, не зовут – наверное потому, что, по его терминологии, слишком оторвались от корней и от «русской хтони»).
Говорили долго и много, но интереснее всего о том, почему та или иная книга становится популярной и о чем это говорит. Процитировали Ипполита Тэна, высказавшегося о небывалой славе посредственной в плане художественных достоинств книги «Хижина дяди Тома»: «Популярная книга – голос народа, погребенный под землей». Популярная книга, по словам спикеров, – это ответ на невнятное мычание, неотрефлексированную потребность общества. В пример приводили феноменального «Гарри Поттера» и (как более маргинальное и точечное явление) «Пятьдесят оттенков серого». Но фраза Александра Гаврилова: «Бессмысленно описывать книгу как набор того, чего в ней нет, – интереснее попытаться понять, что в ней есть, даже если это не вписывается в рамки наших представлений о плохом и хорошем» – заставила вспомнить о предыдущем филфаковском госте: будучи с общеинтеллигентской точки зрения чем-то за гранью добра и зла, он с каждой своей новой книгой стабильно входит в десятку лидеров продаж книжного магазина «Москва» (на которую, по словам Гаврилова, более-менее можно опираться). Правда, говорить о «неотрефлексированной потребности» в случае Прилепина можно едва ли – тренд, в который он вписывается, не то что хорошо отрефлексирован, а стучится буквально в каждую дверь, и называется этот тренд «консервативная революция». В Европе недавно взлетел сериал «Молодой Папа», главным героем которого является некий радикально консервативный лидер Католической церкви, – почему бы в России не быть популярной и читаемой талантливой пропагандистской книге Прилепина «Взвод» о том, как русские писатели Золотого века не брезговали воинским долгом перед родиной? Прилепин, никогда, пожалуй, не был такой актуальной фигурой, как сейчас; через него общество не то что невнятно мычит – оно кричит (правда, тоже не очень внятно).
Конечно, необходим был разговор и о том, как на российскую литературную дискуссию влияет наличие обязательной школьной программы с первого по одиннадцатый класс. Реплики по большей части были пессимистические: дети отучаются (или никогда не научаются) читать из-за слишком больших объемов обязательного чтения; ритуалы и навыки чтения не воспитываются. Школьная программа, образовательные стандарты, прихоти Министерства образования – все эти репрессивные феномены не лучшим образом влияют на культуру чтения в России. Главное для учителя, по словам Волкова и Юзефович, – сделать так, чтобы ученики после завершения курса захотели самостоятельно вернуться к чтению; системой же этого как будто вовсе не предполагается. В конце спикеры дошли до идеи о том, что навыки чтения дают конкурентные преимущества и востребованы в крупных корпорациях, и споткнулись об нее, как о что-то противное и неизбежное: хочется оставить чтение самоценным, но, как выяснилось, в современном мире это задание трудновыполнимое – поэтому остается только «действие без надежды», стоический труд на благо просвещения.
На филфаке учишься в основном культуре ради культуры, постоянно слыша от преподавателей магические определения филологического поприща: «Вы жрецы, вы хранители, вы обладатели тайного знания»… Тем больнее – и необходимее – сталкиваться с реальностью публичного поля современной России, в котором, как иногда кажется, единственный выбор, который тебе доступен, – выбор между разного рода конъюнктурой (коммерческой и/или политической) и пожизненной усталостью умного стоика (который нет-нет да тоже рискует оказаться в какой-нибудь конъюнктуре – жить-то надо). Ощущение страшной безыдейности, пустоты, которую хочется заполнить хоть чем-нибудь, хоть какой-нибудь десять раз обсмеянной «Святой Россией» (и многие заполняют), – это именно то ощущение, с которым входят в жизнь сегодняшние молодые люди (см., например, прогремевший недавно фильм Серебренникова «Ученик» – он как раз об этом). Многие из нас надеются на то, что нам удастся с достойной Георгия Победоносца грацией поразить гниющие останки не в меру эклектичного и коммерциализированного постмодерна, но каким именно образом – вопрос пока открытый.
Екатерина Вахрамеева, студентка кафедры общей теории словесности, 4 курс
P.S. Придя домой, автор текста зашел в Фейсбук Галины Юзефович – и увидел, что ее, оказывается, недавно подвергли травле в социальной сети за слишком, с точки зрения ее либеральных подписчиков, уважительное высказывание о…Захаре Прилепине. Круг таким образом замкнулся.
Уильям Шекспир является одной из центральных фигур западного литературного канона. Неудивительно, что с самого момента зарождения кинематографа произведения английского драматурга оказались востребованными как среди режиссеров, так и среди зрителей. Такой мыслью открыл круглый стол известный киновед А.М. Шемякин (МГУ, НИИК ВГИК). Continue reading “Шекспир в кино: радикальные прочтения”
Текст: А. Морева, И. Искендирова
Фото: Б. Гайдин и Т. Сакулина
Видео: выражаем благодарность Борису Гайдину за видеозапись мероприятия
Уильям Шекспир является одной из центральных фигур западного литературного канона. Неудивительно, что с самого момента зарождения кинематографа произведения английского драматурга оказались востребованными как среди режиссеров, так и среди зрителей. Такой мыслью открыл круглый стол известный киновед А.М. Шемякин (МГУ, НИИК ВГИК).
Постепенно шекспировские тексты стали частью массовой кинокультуры: уже более века адаптации пьес не сходят с экранов. За это время был сформирован своеобразный кинематографический канон, центральное положение в котором предсказуемо занимают фильмы, признанные «эталонными» (например, фильмы Лоуренса Оливье и Григория Козинцева). Параллельно с этим существует «другой» Шекспир, обнаруживающий себя на территории эксперимента, на границе культур, сообществ, языков медиа. Шекспировские тексты переносятся в реальность другой среды/эпохи, «присваиваются» субкультурами, радикально трансформируются и начинают независимое существование в киноверсиях. В рамках круглого стола участники обсудили, как средствами кинематографа конструируется «другой» Шекспир и каким образом трансформируется шекспировская театральность, вступая в диалог с системами других искусств и современными медийными инструментами.
По данным интернет-кинобазы IMDb, число фильмов по мотивам произведений Уильяма Шекспира достигло уже 1245. На сегодняшний день наиболее экранизируемой пьесой является «Гамлет» (106 версий), за ней следуют «Макбет» и «Ромео и Джульетта». При таком огромном количестве разнообразных киноадаптаций возникает закономерный вопрос: что остаётся в них от шекспировского материала и уместно ли требовать от режиссера «верности оригиналу»?
Организатор круглого стола П.Ю. Рыбина (МГУ) полагает, что фильмы следует рассматривать не столько в связи с произведениями драматурга, сколько в диалоге с существующей кинотрадицией. На примере фильмов «Гамлет идет в бизнес» (реж. Аки Каурисмяки, 1987) и «Гамлет» (реж. Майкл Алмерейда, 2000) докладчик продемонстрировала преемственность адаптаций и рассказала об интертекстуальном подходе к их анализу, обозначив важность режиссёрской игры с двумя режимами восприятия – зрительским и читательским.
Б.Н. Гайдин (Московский гуманитарный университет) отметил, что кинематографисты ориентируются не только на «шекспировские» фильмы, но и на всю национальную традицию в целом. С этой точки зрения, фильм «Мой личный штат Айдахо» (реж. Гас Ван Сент, 1991) является одновременно и адаптацией исторических хроник «Генрих IV» (1 и 2 части) и «Генрих V», и типичным американским роуд-муви. Ещё об одной картине, в которой «национальное» выходит на первый план и трансформирует шекспировский текст, рассказал И.А. Рыбко (РГГУ). Фильм «Бесплодные усилия любви» (реж. Кеннет Брана, 2000) погружает героев комедии в атмосферу мюзиклов золотого века Голливуда с примесью джаза и современной поп-культуры.
Важность исторического контекста в понимании адаптации отметил А.И. Апостолов (МГУ, ВГИК). Он проследил судьбу образа Гамлета в советской кинотрадиции, сосредоточившись на «эталонной» версии трагедии Шекспира Григория Козинцева (1964) с Иннокентием Смоктуновским в главной роли. Дальнейшую историю бытования мема «гамлетизм» в отечественном кинематографе Апостолов анализирует на примере «профанных» реплик («Берегись автомобиля» Э. Рязанова, 1966; «Преферанс по пятницам» И. Шешукова, 1984; «Гамлет XXI век» Ю. Кары, 2010; «Изображая жертву» К. Серебренникова, 2006).
Д.А. Иванов (МГУ) на примере пьесы «Двойное вероломство» показал, что процесс адаптации интересно проблематизировать не только в связи с переводом произведения на язык кино, но и в историко-литературной перспективе. В докладе прослеживается история (пере)создания «Двойного вероломства» (Дж. Флетчер, Л. Теобальд) и подчёркивается подвижность ориентиров в понимании авторства пьесы, включённой, наконец, в официальный шекспировский канон.
В докладе А.А. Евдокимова (МГУ) продемонстрировано, каким образом создатели фильма «Цезарь должен умереть» (реж. Витторио и Паоло Тавиани, 2012) напрямую связали Шекспира с современной действительностью. Эта документальная драма посвящена реальной постановке трагедии «Юлий Цезарь» в римской мужской тюрьме «Ребибия». Такой приём позволил режиссерам подчеркнуть важную для них мысль: участие в театральных практиках способно трансформировать человека. Ту же тему преображения с помощью театра в фильме «Красота по-английски» (реж. Ричард Эйр, 2004) выделила И.М. Искендирова (МГУ). В нем постановка трагедии Шекспира «Отелло» становится площадкой для игры гендерными стереотипами, позволяет персонажам отрефлексировать способы репрезентации феминного и маскулинного.
Еще один вид театрального искусства был в центре внимания Е.А. Калининой (МГУ). Сосредоточив внимание на балете Анжелена Прельжокажа «Ромео и Джульетта» (в киноверсии А. Тарта), докладчик продемонстрировала механизмы превращения классической трагедии в хореографическую антиутопию. Музыкально-сценографические решения постановщика – основа интригующего процесса, в котором шекспировский материал становится отправной точкой формирования новых художественных смыслов.
Сегодня классические тексты нередко становятся частью масштабных, трансмедийных проектов. О новых функциях, которые наследие драматурга выполняет в современном медиапространстве, рассказала А.С. Морева (МГУ). Уделив внимание проекту Британского Совета Shakespeare Shorts, участникам которого предложено переосмыслить сюжеты знаменитых пьес в формате короткометражного кино, докладчик рассказала, как был организован показ этих фильмов во время ярмарки интеллектуальной литературы Non/fiction (Москва, 2016).
Тенденцию к редукции, своеобразной инволюции, сворачиванию к простейшим элементам ради выживания, А. М. Шемякин считает ключевой в современном кинопроцессе (это имеет непосредственное отношение и к адаптационным практикам). А.А. Новикова (НИУ ВШЭ), напротив, с ним не согласилась и высказала уверенность в том, что упомянутые тенденции к упрощению явлений одного медийного инструмента (кино) не всегда означают «упрощение» в свете трансмедийного бытования текстов. Для проблематизации существования наследия Шекспира в мировой культуре докладчик предлагает, сославшись на работы Л. Мановича, пользоваться термином «база данных». В качестве положительного примера коммуникации с «базой данных» классики обсуждается такая образовательная инициатива как лонгрид (интернет-публикация, включающая в себя текст и различные мультимедийные элементы). Один из лонгридов, посвященный постановкам «Гамлета», явился иллюстрацией интереса студентов медиа-факультетов к классическому материалу, а значит ещё одним подтверждением витального потенциала самого материала (в разных медийных средах).
Важный вклад к дискуссию внёс В.С. Макаров (ПСТГУ), предложивший рассмотреть ещё один медийный образ шекспировского материала – видеоигры. Рассказав о нескольких подобных проектах, докладчик подчеркнул, что его интересует, как визуальное (в том числе кинематографическое) и текстуальное взаимодействуют в компьютерной игре, в частности, в рамках модели Дж. Марри (immersion – transformation – agency).
Выход Шекспира за пределы литературы и кино позволил участникам дискуссии обсудить тему адаптационных практик в современной культуре в целом, не ограничиваясь лишь одним медийным инструментом. Таким образом, мероприятие переросло формат круглого стола, а разговор получился намного шире, чем изначально задумывался.
11:00 Открытие круглого стола
11:10 – 11:30 Шемякин А. М. (МГУ, НИИК ВГИК) Классика как масскульт. Заметки к теме
11:40 – 12:00 Новикова А.А. (НИУ ВШЭ) Шекспир как «база данных»: от кино к трансмедиа
12:10 – 12:30 Гайдин Б. Н. (Московский гуманитарный университет) Шекспир в кино 1990 – 2010-х годов: национальное и глобальное
12:40 – 13:00 Апостолов А. (МГУ, ВГИК) «Гамлетизм» послевоенного отечественного кино: от Козинцева до Серебренникова
13:10 – 13:30 Рыбина П. Ю. (МГУ) Радикальные киноадаптации «Гамлета»: где искать оригинальный текст? (на материале фильмов А. Каурисмяки и М. Алмерейды)
13:40 – 14:00 Перерыв
14:00 – 14:20 Иванов Д. А. (МГУ) Шекспир и «Двойное вероломство»: адаптация адаптации
14:30 – 14:50 Макаров В.С. (ПСТГУ) Шекспировские виртуальные миры: кинематограф и компьютерные игры
15:00 – 15:20 Евдокимов А. А. (МГУ) Тюрьма и сцена: «Юлий Цезарь» У. Шекспира в фильме братьев Тавиани «Цезарь должен умереть»
15:30 – 15:50 Калинина Е. А. (МГУ) «Ромео и Джульетта» А. Прельжокажа как хореографическая антиутопия (на материале фильма «Ромео и Джульетта», реж. А. Тарта)
16:00 – 16:20 Перерыв
16:20 – 16:30 Искендирова И. М. (МГУ) «Отелло» У. Шекспира как средство обретения гендера (на материале фильма «Красота по-английски»)
16:40 – 16:50 Рыбко И. А. (РГГУ) «Бесплодные усилия любви» К. Браны: история одной неудачи?
17:00 – 17:10 Морева А. С. (МГУ) Шекспир сквозь призму современного короткометражного кино
14 февраля 2017 года на филологическом факультете МГУ состоялась дискуссия «Коллективные действия: Эстетика содружества в творчестве Петербургских Митьков». Основным докладчиком выступил Александр Михайлович, почетный профессор университета Хофстра (США). Continue reading “Коллективные действия: Эстетика содружества в творчестве Петербургских Митьков”
14 февраля 2017 года на филологическом факультете МГУ состоялась дискуссия «Коллективные действия: Эстетика содружества в творчестве Петербургских Митьков». Основным докладчиком выступил Александр Михайлович, почетный профессор университета Хофстра (США). В своем докладе он отметил, что в последние полвека (с 1980-х годов по настоящее время) политизированное искусство все чаще приобретает принимают динамические, перформативные формы. В качестве примера «political performance art» было рассмотрено творчество «Митьков». Докладчик остановился на различных периодах становления и существования этой творческой группировки, проанализировал характерные для нее символы и знаковые практики. Так, например, было подробно разъяснено значение объятий в «митьковском» творчестве как символа эротизирующей солидарности, а также освещена символика, связанная с образом Икара с картины Брейгеля (излюбленной картины «Митьков»). Особое внимание в ходе доклада и последующей дискуссии было сосредоточено на символической игре с категориями гендера в творчестве «Митьков», и, как следствие, на самопредставлении группы как надгендерного братства. В завершение дискуссии на примере комментариев, размещенных на сайте Facebook, к серии работ В. Шинкарева «Мрачные картины» были сделаны выводы о возможности интерпретации художником собственного творчества в сотрудничестве с другими людьми – и тем самым, о дискурсивном самоконструировании сообщества.
 ); [/insert_php]wp-content/uploads/Joomla_images/reports/DSC04518.JPG)
По мнению Профессора Михайловича, «Митьки» воплотили в своем творчестве «доцифровую версию» нынешних флешмобов или страниц в социальных сетях. Это предложение интерпретировать культурное явление прошлого (пусть недавнего) через новейшие эстетико-коммуникативные практики создает риск модернизации (искусственного «осовременивания»), но и открывает новые возможности анализа.
 ); [/insert_php]wp-content/uploads/Joomla_images/reports/DSC04503.JPG)
Д. О. Немец-Игнашева
 ); [/insert_php]wp-content/uploads/Joomla_images/reports/DSC04507.JPG)
 ); [/insert_php]wp-content/uploads/Joomla_images/reports/DSC04511.JPG)
 ); [/insert_php]wp-content/uploads/Joomla_images/reports/DSC04508.JPG)
 ); [/insert_php]wp-content/uploads/Joomla_images/reports/DSC04513.JPG)
Т. Д. Венедиктова, А. А. Зубов
 ); [/insert_php]wp-content/uploads/Joomla_images/reports/DSC04521.JPG)
Наталья Верещака
магистрант кафедры общей теории словесности
филологического факультета МГУ
Фотографии: Людмила Разгулина
На таких встречах со стороны читателя важно не высказаться, но слушать, я бы сказала, погрузиться в пространство диалога, пространство смыслов – чтобы сгенерировать свои интересные мысли. Навык активного слушания представляет не меньшую трудность, чем умение выступать на публике.
Елизавета Агеева
В середине 1960х годов студент Барнс, еще не помышлявший о литературном творчестве, совершил экзотическое автобусное путешествие по России, – и сорок лет спустя, стоя на кафедре поточной аудитории филфака, он широко разводит руки, показывая, какую кипу пластинок Шостаковича приобрел тогда в ГУМе «по случаю».
Уже впоследствии чтение биографии композитора подарило интригующе-странную деталь: Дмитрий Дмитриевич с «тюремным» чемоданчиком, проводит ночь за ночью на лестничной площадке у лифта в ожидании неминуемого ареста… Ареста не состоялось, а вот в воображении другого человека (писателя) биографическая подробность осталась сидеть занозой, покалывая («пунктум!), дразня, упорно напоминая о себе.
Но как донести острую травматичность чужого, далекого социального опыта до сегодняшней публики, воспринимающей и 1930е, и 1950е годы как одинаково седую древность? И как воспримет «русский» сюжет британский или американский читатель, соотечественник автора? А читатель русский? Мы привыкли говорить об истории «чужой» и «своей», не очень-то задумываясь над тем, чем различно отношение к той и другой и в какой мере вообще на прошлое распространимо чувство коллективной собственности. Между тем, не исключено, что для читателей 1990х и позднейших годов рождения, которых в университетской аудитории сидело большинство, ХХ век в целом – чужая страна, вполне независимо от гражданства и культурной принадлежности? Если чужая, – в какой степени и чем интересная?
Это позволяет романистам претендовать на статус супер-историков, чьи рассказы о прошлом впечатляют читателя сильнее, чем трактаты, оснащенные ссылками и сносками. Впрочем, общей опорой и ученому и литератору служат сюжеты, черпаемые из социального дискурса. Работая с ними, воображение – профессиональное и художественное – вступает в состязание с противником, который ему соприроден и потому почти неуловим: это идеология. (Под идеологией мы понимаем не набор властных догм, не грубое средство индоктринации, а воображаемое отношение к действительности, встроенное в любой акт ее – действительности – восприятия).
Ни одна встреча с читателями, «пожаловался» иронически Барнс, не проходит без вопроса о происхождении литературных сюжетов. Коротко ответить на него можно только дежурной шуткой, которую тут же и процитировал писатель: сюжеты покупаются по сходной цене «в магазинчике на углу»… «А если вам нужно много идей, зайдите в супермаркет!» У бытовой метафоры, на которой построена шутка, – серьезная подоплека. Большинство из нас и впрямь привыкло закупаться в супермаркетах – оно удобнее и дешевле, чем «в магазинчике на углу». Конечно, мы предполагаем в этих продуктах наличие консервантов, – именно за их счет товар, завозимый издалека и массово, привлекателен для потребителя. Точно так и информационный продукт, циркулирующий в медиа, заключает в себе идеологический консервант и за его счет – видимость безусловной самоочевидности. Таким консервантом может быть, например, представление об истории как о драматическом противоборстве сил добра и зла, свободы и несвободы. Сюжет этот многократно проигран – привычен и удобен – неизбежен и неопровержим (хотя с легкостью выворачиваем наизнанку, в зависимости от того, какой стороной используется).
Но историю можно попробовать рассказать и иначе, – особенно теперь, когда непримиримость противостояния Запада и не-Запада как будто изжила себя. Можно позволить одному миру узнать себя в другом, в антиподе, с некоторым удивлением.
Мастерски использованные детали советской жизни создают впечатление почти гипнотической правдивости (хотя и ощущение литературности при чтении тоже не оставляет: если не с деталями, то с образной схемой мы как будто уже где-то сталкивались… может, у Оруэлла? или у того же Кафки?).
Эта проза, на каком бы языке она ни читалась, дает шанс дотянуться до воображаемой подлинности чужого опыта, шанс его частично «присвоить», на собственный страх и риск: почувствовать униженность и изнасилованность властью, боль трусливой измены себе, торжество частичного, невидимого миру реванша. Как далеко читательское воображение пройдет по этому пути и к чему придет, – вопрос открытый, решаемый индивидуально: вообще-то ничто не мешает нам, проснувшись от кошмара чужого прошлого, с облегчением осознать себя на безопасной, «безгрешной» стороне водораздела, укрыться от рискованной неопределенности воображения под той или иной уютной крышей.
Осваивая зыбкое пространство между литературным вымыслом, историей и схемами идеологии, на которые мы опираемся неизбежно, писатели и читатели находятся в позициях равно-ответственных. Роман не может не получить завершение, а история имеет свойство длиться. С другой стороны, идеология сужает смысл к успокоительной однозначности, а литературный опус ее как раз бежит и, даже будучи дочитан, для нас не заканчивается. Книга-событие обязательно имеет последействия, непредсказуемые и взывающие к рефлексии.
Собственно, поэтому нам так интересен автор прочитанной книги и встреча с ним вживую, уже после того, как мы познакомились через посредство романа: хочется непосредственности творческого контакта с «этим человеком», хочется проговорить то, что происходило с ним в ходе творчества и с нами – в ходе чтения. Это желание более чем естественно, но как же трудно его осуществить! Не только потому, что встречи читателей с авторами происходят реже, чем хотелось бы, – еще и потому, что жанр долгожданной встречи, как все хорошее в нашей жизни, заранее освоен медиа. Часто и даже как правило, автор присутствует на сцене в роли знаменитости, а читатели в зале – в роли зрителей. Непосредственность общения «по душам» столько же переживается тем и другими, сколько разыгрывается, вольно и невольно. Публика знает как себя вести, какие вопросы задавать, а какие не стоит. Выступающий тоже ведет себя в рамках жанра: старается говорить коротко и интересно, пакуя мысли в реплики, а реплики – в эффектные «виньетки» (за исполнение особо удачных – срывает аплодисменты).
В рамках встречи, о которой я рассказываю, эти правила игры и соблюдались, и не соблюдались: может быть, стены учебных аудиторий, «домашние» для их обитателей, оказывали действие, а может быть, то, что филологи, сознавая разницу между автором реальным, «абстрактным», «идеальным», «имплицируемым» и т. д., в разговоре с писателем старались «разлеплять» обычно не различаемые ипостаси. По этим ли, по другим ли причинам общение было серьезным и веселым, неформальным, а в отдельные моменты приближалось и к вовсе редкостному режиму размышления-вместе. Не кофейня, конечно (именно в кофейнях, по ходу литературных дискуссий, если верить Юргену Хабермасу, зарождались в Европе XVIII века ростки «публичной сферы»), – но все же больше похоже на настоящий разговор, чем на очередное эффектное шоу.
Дарья Пугачева: Встреча Дж. Барнса со студентами филологического факультета прошла в «домашней» обстановке. Мне кажется, именно это обстоятельство сделало это мероприятие таким особенным. В Москве Дж. Барнс встретился с общественностью еще несколько раз. Во-первых, на литературной ярмарке Non/fiction. Во-вторых, Барнс стал гостем в программе Владимира Познера. Это мероприятие, рискну предположить, тоже можно назвать встречей с читателями, только более масштабной.
Эти две встречи радикально отличались от того, что происходило в МГУ, хотя повод и причина приезда писателя были неизменными. Разница лишь в том, что на литературной ярмарке и в беседе с Познером новая книга Барнса «Шум времени» была поводом для того, чтобы перейти к политическим вопросам. Но стоит отметить, что сам автор старался не смешивать культурные отношения с геополитическими. Мне кажется, что такое отличие встреч связано с фигурой цензора, редактора. На ярмарке и в телевизионной передаче пытались создать определенные границы, в рамках которых должен был развиваться разговор. Как показал опыт, эти границы были чаще всего связаны с политикой. Вопросы не были спонтанными. Каждая реплика была тщательно выверена и должна была удерживать разговор в пределах темы, которую должны были развить журналисты.
Вначале писатель рассказал, какие вопросы ему задают чаще всего и тут же дал на них ответы. Затем он прочел отрывок из нового романа «Шум времени», и стало понятно, что творчество Барнса – это точное отражение его самого: он пишет так же, как говорит и как, надо думать, чувствует.
Дарья Пугачева: Студенты филологического факультета получали видимое удовольствие от непосредственного общения с писателем, наблюдая, как мастерски Барнс очаровывает аудиторию. СМИ этого было недостаточно, поэтому некоторые вопросы должны были спровоцировать автора. Конечно, в дружеской беседе с Барнсом не было место провокации. Зато в избытке было восторга студентов, дружеского смеха. И я думаю, что именно это делает данную встречу неповторимой.
«Сколько же ему лет?» – пронеслось у меня в голове. «Семьдесят один» – ответит Гугл, которому я совсем не поверила. Перед нами стоял абсолютно молодой, энергичный и очень обаятельный человек. Пространство наполнилось энергией, и когда он заговорил, мои страхи по поводу недостаточных знаний английского мигом рассеялись. Возможно, я не понимала точного значения каждого слова, но звук голоса, интонации, улыбка говорили, наверное, даже больше. Я всегда буду представлять его романы как бы читаемыми спокойным, мягким, узнаваемым мужским голосом, – тем самым, который однажды звучал в наполненной поточной аудитории филологического факультета МГУ.
Блюсти, по возможности, чистоту этого старого жанра – встречи с писателем – в наших интересах. Это способ заботы о литературе, но не как о совокупности образцовых, классических (и развлекательных) текстов, а как о форме социальности, открытой развитию и предоставляющей для него простор.
Татьяна Венедиктова
Магистранты кафедры теории дискурса и коммуникации:
Дарья Пугачева
Надежда Гордеева
Елизавета Агеева
Фотограф:
Александр Краснов
См. также: Т. Венедиктова «Чужая история как место возможной встречи»
А. Морева, М. Давыдова ”Сплетня – прекрасное начало для романа”, или как писатель встретился со своими читателями»
Семинар “Антропология звука” совместно с фондом V—A—C и фестивалем Geometry of Now (20—27.02.17) приглашает принять участие в международном круглом столе
“Где кончаются слова, там начинается музыка”, — эта фраза Гейне воспроизводит расхожую мысль о том, что словам не под силу охватить реальность звукового мира. Тем не менее во многих художественных, научных, публицистических и культурных практиках словесное описание звука оказывается необходимым. Речь идет не только о собственно “звуковых” дисциплинах таких, как фонетика или музыковедение, но и о более широких сферах: философии, музыкальной журналистике, киноведении и, конечно, художественном письме.
Язык, работая в логике значимых различий, и в самом деле лучше приспособлен для описания визуального мира, в котором границы между предметами кажутся определенными и устойчивыми. Звуковая реальность обладает намного большей пластичностью, ее устройство многослойно и нелинейно. Она поддается языковому описанию только в метафорическом, а значит — всегда окольном, не попадающим “прямо в точку” ключе. Но, как писала Эмили Дикинсон, “success in circuit lies”: эта окольность освобождает пространство для неожиданных соположений, новых озарений и концепций. Кажется неслучайным, что проблематика говорения о звуке стала одной из центральных для относительно молодой междисциплинарной области исследований, известной по-английски как sound studies. Именно эта тема и будет ключевой на нашем круглом столе.
Основной вопрос, который мы хотели бы адресовать участникам — каким образом в их исследовательской или творческой сфере устроен “звуковой язык” и какие практики он обслуживает?
В работе круглого стола примет участие Саломэ Фёгелин (Salome Voegelin), профессор Лондонского колледжа искусств, автор книг Listening to Noise and Silence: Towards a Philosophy of Sound Art (Continuum, NY, 2010), Sonic Possible Worlds: Hearing the Continuum of Sound (Bloomsbury, 2014) и со-редактор сборника Colloquium: Sound Art and Music (ZeroBooks, John Hunt Publishing, 2016), а также другие иностранные участники.
26 февраля 2017 г. 12:30 – 16:00
Адрес: PHOTOPLAY Хохловский переулок, дом 7-9 с.2, подъезд 4 Метро Китай-город
Вход свободный, регистрация не требуется.