Рубрика: События

9 марта на филологическом факультете прошел открытый междисциплинарный семинар «Фотографический снимок: между воспоминанием и письмом», организованный в рамках исследовательского проекта «Литература и фотография». Семинар открылся увлекательной лекцией доктора психологических наук, профессора факультета психологии МГУ им М.В.Ломоносова Вероники Валерьевны Нурковой. Лекция была посвящена взаимодействию фотографического изображения и человеческой памяти. Занимаясь изучением автобиографической памяти, В.Нуркова обращается в частности к вопросу о том, каким образом фотография влияет на формирование наших воспоминаний о самих себе. Об этом она размышляет в своей книге «Зеркало с памятью» (именно так называли дагерротипы, фиксирующие изображение с помощью процесса взаимодействия серебра и ртути), эти проблемы были затронуты и в сообщении на семинаре. История развития фотографии как искусства и технологического процесса, основные функции и возможности фотографии прошлого, настоящего и даже будущего, наши отношения с фотографией как предмет психологических исследований – все это также вошло в круг тем, прозвучавших в докладе и следующей за ним дискуссии.

Во второй части семинара были представлены два доклада магистрантов кафедры общей теории словесности, продемонстрировавших связь фотографии, памяти и литературного текста. Анна Швец анализировала взаимную работу снимка и текста в книге Джеймса Руфуса Эйджи (James Rufus Agee) «Let Us Now Praise Famous Men», в которой повествование сопровождается фотографиями Уокера Эванса (Walker Evans). Снимок и текст в книге рассматривались докладчиком как нечто единое, целостное, равноправное. Доклад Анны Яковец был основан на анализе эссе Эрве Гибера (Hervé Guibert) «Совершенный снимок», где Гибер представлен в двух ролях – писателя и фотографа. Две части семинара, опирающиеся на исследования, осуществленные в разных областях наук о человеке – психологии и филологии, – отлично дополнили друг друга, создав цельную гармоничную картину. Разговор об опыте нашего общения с фотографией – изображениями, названными Х.Белофф, «личными иконами», играющими «важную роль в нашей психической жизни», – соединился с разговором о письме, этот опыт фиксирующем и осмысляющем.

Мария Гусак, Вероника Жабоклицкая,
студентки 4 курса филологического факультета МГУ

Фото: Анастасия Сударикова

21 февраля на филологическом факультете прошли одно за другим два несвязанных друг с другом события – беседа с писателем Захаром Прилепиным, собирающимся вскоре отправиться в самопровозглашенную Донецкую республику в качестве батальонного политрука, и дискуссия «Я читаю только папирус: чтение вчера, сегодня, завтра», в рамках которой проблемы современной книжной культуры обсуждали литературный критик Галина Юзефович, программный директор Института книги Александр Гаврилов и школьный учитель Сергей Волков. Целевые аудитории этих встреч различались, и мало кто посетил оба события. А между тем этот четырехчасовой марафон публичной филологии был, на взгляд автора статьи, бесконечно интересен как слепок с современного общественного дискурса в наиболее типичных проявлениях – в его «патриотической» и «либеральной» версии.
Каждый, кто хоть раз читал современную российскую публицистику или открывал русский Фейсбук, знаком с этой неизбежной дихотомией: любой игрок публичного поля должен быть либо «государственником», либо «пятой колонной», третьего не дано; обе позиции предполагают четкий свод правил поведения и тесную идеологию, отступления от которой не прощаются. Автор этого текста, выросший на либеральной повестке, ничего хорошего от встречи с Захаром Прилепиным не ждал, ведь он – антигерой либерального дискурса: бывший нацбол, омоновец, дружил то с Путиным, то с руководством ДНР, прославился не только романами (которые принято хвалить), но и сталинистскими высказываниями (которые принято клеймить). Тем сложнее было впечатление от его речи: речи умного, симпатичного человека, который мастерски владеет аудиторией и заставляет себе верить. Глядя на этого приятного, начитанного филолога, трудно было себе представить того одиозного сталиниста, каким Прилепина принято изображать в либеральных кругах (и каким он сам порой выступает в своих эссе). Хотя, наверное, большая часть аудитории содрогнулась от его милитаристских высказываний («Русские писатели всегда были за войну»), в некоторых его суждениях о русском мире и русской литературе чувствовалась если не правота, то обаяние.
Когда Прилепина спросили о главных идеях русской литературы, он сначала пытался отделаться общими рассуждениями о том, какая же эта литература великая и влиятельная, – а потом все-таки сформулировал три основные мысли: «Бог есть, Россия святая, ты ответишь за все». Не скажу за всю русскую литературу, но трудно было в этот момент не вспомнить Ф.М. Достоевского с его православием, национализмом и формулой «Каждый человек ответственен перед всеми за всех» («Братья Карамазовы»). И, может быть, глупый и неуместный, но практически неизбежный вопрос о том, какую бы роль в современном публичном пространстве занимал Достоевский, завладел, наверное, умом не только автора статьи. Такой же эффектный, то ли ультраправый, то ли ультралевый, революционер, ставший государственником, – вполне возможно, что он является для Прилепина ролевой моделью наравне с его учителем Лимоновым, который на Достоевского тоже, конечно, ориентировался. В общем, противостоять убедительности Прилепина было и так непросто, а уж когда за его плечами выстроился «взвод» более или менее канонизированных русских писателей, это стало задачей совсем тяжелой.
«Что вам больше нравится – писать книги или убивать врагов?» – спросили у Прилепина в конце встречи, и он только загадочно усмехнулся, мол, до чего наивные вопросы задаете. Действительно, морализировать под давлением такой харизматической личности не хочется – вспоминать жуткие исторические примеры подобным образом работавшего популизма не хочется тоже. Хочется оставаться максимально бесстрастным – но легко ли это, когда на твои эмоции бесконечно давят, апеллируя то к любимым книжкам, то к заветам «демократии во всем мире», то к удовольствию послушать байки. Над последними аудитория то и дело заливисто хохотала,  таким образом поддерживая говорящего в, может быть, чуть большей степени, чем хотелось бы автору этого текста.
Через несколько минут после встречи с Прилепиным началась другая встреча – с Галиной Юзефович, Александром Гавриловым и Сергеем Волковым – с заявления о том, что социологии чтения в России нет, статистики продаж и тиражей толком не ведется и говорить, в общем, не о чем. После рая прилепинской Небесной России мы снова спустились на грешную землю России либеральной интеллигенции – страны, в которой надеяться не на что, но можно, как было сказано уже ближе к концу дискуссии, стоически «возделывать свой сад». Участники встречи делают это по-разному: Александр Гаврилов организует различные инициативы внутри книжного рынка и служит доцентом кафедры проектов в сфере культуры НИУ ВШЭ, Галина Юзефович пишет критические статьи и преподает студентам совместного бакалавриата НИУ ВШЭ и РЭШ зарубежную литературу и навыки критического мышления и академического письма, бывший учитель 57 школы Сергей Волков возглавляет Гильдию словесников, занимается организацией Всероссийской олимпиады школьников по литературе и преподает на филфаке НИУ ВШЭ.  (В НИУ ВШЭ Захара Прилепина, кстати, не зовут – наверное потому, что, по его терминологии, слишком оторвались от корней и от «русской хтони»).
Говорили долго и много, но интереснее всего о том, почему та или иная книга становится популярной и о чем это говорит. Процитировали Ипполита Тэна, высказавшегося о небывалой славе посредственной в плане художественных достоинств книги «Хижина дяди Тома»: «Популярная книга – голос народа, погребенный под землей». Популярная книга, по словам спикеров, – это ответ на невнятное мычание, неотрефлексированную потребность общества. В пример приводили феноменального «Гарри Поттера» и (как более маргинальное и точечное явление) «Пятьдесят оттенков серого». Но фраза Александра Гаврилова: «Бессмысленно описывать книгу как набор того, чего в ней нет, – интереснее попытаться понять, что в ней есть, даже если это не вписывается в рамки наших представлений о плохом и хорошем» – заставила вспомнить о предыдущем филфаковском госте: будучи с общеинтеллигентской точки зрения чем-то за гранью добра и зла, он с каждой своей новой книгой стабильно входит в десятку лидеров продаж книжного магазина «Москва» (на которую, по словам Гаврилова, более-менее можно опираться). Правда, говорить о «неотрефлексированной потребности» в случае Прилепина можно едва ли – тренд, в который он вписывается, не то что хорошо отрефлексирован, а стучится буквально в каждую дверь, и называется этот тренд «консервативная революция». В Европе недавно взлетел сериал «Молодой Папа», главным героем которого является некий радикально консервативный лидер Католической церкви, – почему бы в России не быть популярной и читаемой талантливой пропагандистской книге Прилепина «Взвод» о том, как русские писатели Золотого века не брезговали воинским долгом перед родиной? Прилепин, никогда, пожалуй, не был такой актуальной фигурой, как сейчас; через него общество не то что невнятно мычит – оно кричит (правда, тоже не очень внятно).
Конечно, необходим был разговор и о том, как на российскую литературную дискуссию влияет наличие обязательной школьной программы с первого по одиннадцатый класс. Реплики по большей части были пессимистические: дети отучаются (или никогда не научаются) читать из-за слишком больших объемов обязательного чтения; ритуалы и навыки чтения не воспитываются. Школьная программа, образовательные стандарты, прихоти Министерства образования – все эти репрессивные феномены не лучшим образом влияют на культуру чтения в России. Главное для учителя, по словам Волкова и Юзефович, – сделать так, чтобы ученики после завершения курса захотели самостоятельно вернуться к чтению; системой же этого как будто вовсе не предполагается. В конце спикеры дошли до идеи о том, что навыки чтения дают конкурентные преимущества и востребованы в крупных корпорациях,  и споткнулись об нее, как о что-то противное и неизбежное: хочется оставить чтение самоценным, но, как выяснилось, в современном мире это задание трудновыполнимое – поэтому остается только «действие без надежды», стоический труд на благо просвещения.
На филфаке учишься в основном культуре ради культуры, постоянно слыша от преподавателей магические определения филологического поприща: «Вы жрецы, вы хранители, вы обладатели тайного знания»… Тем больнее – и необходимее – сталкиваться с реальностью публичного поля современной России, в котором, как иногда кажется, единственный выбор, который тебе доступен, – выбор между разного рода конъюнктурой (коммерческой и/или политической) и пожизненной усталостью умного стоика (который нет-нет да тоже рискует оказаться в какой-нибудь конъюнктуре – жить-то надо). Ощущение страшной безыдейности, пустоты, которую хочется заполнить хоть чем-нибудь, хоть какой-нибудь десять раз обсмеянной «Святой Россией» (и многие заполняют), – это именно то ощущение, с которым входят в жизнь сегодняшние молодые люди (см., например, прогремевший недавно фильм Серебренникова «Ученик» – он как раз об этом). Многие из нас надеются на то, что нам удастся с достойной Георгия Победоносца грацией поразить гниющие останки не в меру эклектичного и коммерциализированного постмодерна, но каким именно образом – вопрос пока открытый.
Екатерина Вахрамеева, студентка кафедры общей теории словесности, 4 курс
P.S. Придя домой, автор текста зашел в Фейсбук Галины Юзефович – и увидел, что ее, оказывается, недавно подвергли травле в социальной сети за слишком, с точки зрения  ее либеральных подписчиков, уважительное высказывание о…Захаре Прилепине. Круг таким образом замкнулся.