Англо-американская русистика: новые подходы к теории и истории
31 октября 2014 года состоялась дискуссия «Англо-американская русистика: новые подходы к теории и истории» с участием профессора Евгения Александровича Добренко. Е. А. Добренко — заведующий кафедрой русского языка и славистики Шеффилдского университета (Великобритания), специалист по советской и постсоветской литературе и культуре, автор, редактор и соредактор 15 книг, в том числе монографий: «Музей Революции: Советское кино и сталинской исторический нарратив» (Эдинбург: Изд-во Эдинбургского университета и Изд-во Йельского университета, 2008; М.: Новое литературное обозрение, 2008); «Политэкономия соцреализма» (Изд-во Йельского университета, 2007; М.: Новое литературное обозрение, 2007).
Участвовали студенты, аспиранты, преподаватели филологических факультетов МГУ и НИУ-ВШЭ.
Отзывы
31 октября в Центре мировой культуры МГУ состоялся «файф-о-клок» с профессором Евгением Александровичем Добренко, заведующим кафедрой русского языка иславистики Шеффилдского университета (Великобритания), ведущим специалистом по советской и постсоветской литературе и культуре и, в особенности, по культурной истории сталинской эпохи. Несмотря на то, что встреча была назначена на конец рабочей недели, вечером в пятницу пообщаться с профессором Е.А, Добренко пришло много заинтересованных слушателей — не только преподаватели, аспиранты, магистранты и студенты филологического факультета, но и коллеги из ИМЛИ и ВШЭ. Тема встречи была объявлена так: «Англо-американская русистика: новые подходы к теории и истории»,и в центре внимания оказались вопросы, не теряющие своей актуальности по крайней мере в последние 20 лет. Еще в середине 1990-х гг. к этой проблематике обратился журнал «Новое литературное обозрение», открывший рубрику «История и практика зарубежной славистики». в № 12 за 1995. Интересно, что диагностика «болезней» англо-американской славистики, проведенная Е.А. Добренко, во многом совпадала с теми проблемами, которые были сформулированы, например, еще в статье Уильяма Тодда III «Контексты литературной критики: американские ученые и русская литература», вошедшую в первую рубрику НЛО в 1995 году. Одной из самых болезненных проблем стал дисбаланс, который изначально присутствовал у истоков славистики — акцент на изучении одних периодов и направлений (серебряный век, классика 19 века) и игнорирование других, в том числе и проблемы соцреализма — «большого стиля» сталинской эпохи, как предмета «низкого», «недостойного серьезного изучения». Эти особенности Е.А. Добренко связал с той ролью, которую сыграла в складывании западной русистики русская эмиграция, а также со статусом славистики как «дотационной» дисциплины (наряду с советологией) и ее «тепличным существованием» на протяжении практически всего ХХ века вплоть до 1990-х гг. После отмены «особого положения» славистики в 1990-х обнаружилось резкое отставание дисциплины от других наук гуманитарного цикла, неспособность к реальной конкуренции на рынке «академических исследовательских и образовательных услуг». Еще одной хронической проблемой, по мнению Е.А. Добренко, является отсутствие «смычки», согласованности между исследованиями русской литературы в России и на Западе. Вряд ли можно счесть изучение соцреализма панацеей от всех этих болезней, однако эта тема Е.А. Добренко представляется благодатным материалом для славистических исследований на современном уровне, широким полигоном для апробации актуальных подходов и научных трендов, и в первую очередь речь идет о переводе славистики на рельсы интердисциплинарности – ярким примером чего служит, например, монография Евгения Александровича «Политэкономия соцреализма» (М.: НЛО, 2007).
Жаркая дискуссия о судьбах западной славистики и отечественной русистики продолжалась не менее двух часов, после того, как гость завершил свое 40-минутное выступление. Участники разошлись по домам одновременно со студентами-вечерниками, утолив не только интеллектуальный голод – потому что чай на файф-о-клоке был горячий и душистый, а угощение – очень вкусным.
— О. Ю. Панова
Назад, к самой литературе!
Беда русской литературы — в том, что сейчас её мало читают и почти не обсуждают с разных точек зрения. Мы всё больше послушно, ибо научены, видим в ней учительный посыл, развёртку вечных ценностных смыслов, в то время как литература — может быть, самый интересный способ живого и изменчиво-подвижного разговора о настоящем. Зная, что «инженеры душ человеческих» всё сказали за и для нас, мы отчужденно комментируем Текст и жизнь Текста, смиренно эксплицируем неявленную Истину. Но разве утоляется таким образом извечная жажда диалога если не с классиками, то о классике?
Разговаривать о литературе по-прежнему хочется — притом не только с дилетантами и по-свойски, но и профессионально, со всей учёностью, желательно — в широком предметном охвате и не только в пределах нашей страны. Но о чём и с кем дискутировать? Существует ли формат для такого обсуждения? Есть ли площадка, в том числе международная? Если и да, то — крайне неустойчивая. Это обстоятельство обнаружилось в дискуссии с Евгением Добренко, профессором Шеффилдского университета, автором многих книг о советской литературе и давнишним обитателем англо-американской славистической среды.
Собственно, его взгляд на проблему вряд ли можно назвать радостным: «Англистика всегда была и будет востребована, — а славистика и русский язык так же традиционно находятся на последнем месте…Мы — бедные родственники бедных родственников, зависимые от бесконечно далекого богатого дядюшки». Потому и сложилась даже не одна славистика, общая и всем интересная, а несколько, соответственно, и несколько интерпретативных сообществ, замкнутых и ангажированных. Русскоязычная литература использовалась сначала как инструмент «самоопределения» эмигрантами первой волны, потом превратилась в политический проект советологов из ЦРУ. Канон был в каждом случае свой, определяемый то мессианским устремлением сохранить «настоящую» русскую культуру, то заказом сверху. В первом случае его основой выступали — в формулировке докладчика — «Толстоевский» и «бесконечный сервек» (серебряный век), во втором — то, что оценочно прикладывают фразой «литература совка» и исследуют в перчатках социологии. Ни та, ни другая логика, сетовал Добренко, не располагает к плотным междисциплинарным контактам и не встраивается в общее методологическое поле (где успешно работают коллеги-романисты и англисты). Даже самые чуткие к новым парадигматическим «поворотам» теоретические направления в целом тяготеют к исследовательскому консерватизму. — «И когда настали девяностые годы, кто, как не Лотман, снова рассказывал нам всё те же сказки о Пушкине?» — вопрошал выступающий (эта фраза незамедлительно вызвала у «старшего поколения» выражение недоверия на лицах). Даже в лучшем её изводе зарубежная славистика делает ставку на узкий комплекс — «Толстоевский плюс сервек». А это значит, что литература заключена в «башню из слоновой кости» и отключена от тока повседневности, а ведь речь идет о столетиях (19-м и 20-м), когда новые агенты революционной культуры, широкие «массы», производят новых субъектов и новые способы потребления. При наличии множественных теоретических языков описания «литературного факта», используемых в современной гуманитаристике, изучение именно русской литературы остаётся нишевым и узкоколейным: по метко вставленному замечанию О.Ю.Пановой, одно поколение замещает другое в устойчивых ячейках – и больше ничего. Итог — «обанкротившаяся дисциплина», что уже составляет вызов (challenge) для нового поколения исследователей. На этой точке монолог Е. Добренко сменился бурной дискуссией с участием всех присутствующих.
Почти все участники обсуждения (студенты, аспиранты, преподаватели филологических факультетов МГУ и НИУ-ВШЭ) сошлись на том, что преодоление научного «обесценивания» литературоведческой славистики возможно не иначе, как за счет вооружения иными «читательскими» и исследовательскими оптиками — исторической, философской, социологической и культурологической. Подобное обдуманное слияние дисциплинарных горизонтов придаст славистическим штудиям желанную отзывчивость и искомую «поворотливость» к современности, подкреплённые, в идеале (реплика Т.Д. Венедиктовой), «эстетической чуткостью и теоретической ёмкостью». Так совершится, наконец, и поворот к самой литературе — продукту сотрудничества авторов и читателей, к публичному взаимодействию на этой почве, к возникновению читательских сообществ самого разного характера, как профессиональных, так и не.
P.S.:
В завершение сошлюсь на диалог с коллегой с русского отделения, состоявшийся уже после встречи.
К: … И мы решили, что надо уже создавать свою ассоциацию, а то ведь, действительно, совсем не разговариваем друг с другом, только что народ (причем одни и те же люди! – с радостным возмущением уточнил Добренко) мигрирует из университета в университет.
Я: Мне кажется, что у нас можно найти отдельные места и специалистов, которые склонны искать что-то новое в обсуждении, но в глобальном масштабе руслит выглядит очень уж ненужным. И ещё — постоянно опаздывающим в плане теоретическом… А школьные штампы (вроде — «Пушкин боролся с николаевским режимом»), или штампы «зарубежные», что одно и то же, никто рушить не хочет…
К: Да, ты права насчет методологической отсталости – её как раз труднее всего быстро скомпенсировать. Почему нам, вот, не читают cultural studies, почему не объясняют современные исследовательские техники на первом курсе? Если дальше так будет продолжаться, то я, дойдя до аспирантуры, не выдержу и начну читать такой курс сама.
— Анна Швец, студентка 4 курса филологического ф-та МГУ
